Почти 20 лет Мансур Адайфи, выходец из небольшой деревушки в Йемене, провел в застенках Гуантанамо Бей. За что, спросите вы? По внутреннему убеждению американской разведки (тех самых «хайли лайкли») он мог быть потенциальным террористом, даже одним из их лидеров.
Был ли он террористом? Нет. Иначе как объяснить, что Штаты в конце концов предложили изрядно надоевшему администрации йеменцу выбор между свободой и высылкой формата «на все четыре стороны» в совершенно неизвестную Сербию, либо дальнейшим содержанием под стражей. Источником данной статьи служит публикация в британской «Гардиан» за авторством журналистки Поппи Нур.
После бесконечных лет заключения, в течение которых его постоянно пытали, Мансур Адайфи спрашивает: «А что, если бы так пытали американских парней?»
Когда Мансур в кандалах по рукам и ногам оказался среди груды других закованных голых людей в полном мраке, с закрытой капюшоном головой и заткнутыми ушами, он решил, что вот-вот умрет. Он только что приехал в Афганистан и готовился к поступлению в университет. Вместо этого его назвали лидером «Аль-Каиды» (запрещена в РФ), похитили, доставили афганскому полевому командиру, затем передавшему парня агентам ЦРУ.
Первое время он был заключен в лагере, где держали афганских военнопленных, после самолетом вывезен в Гуантанамо Бей. Он сохранял надежду. 18-летний выходец из сельского района Йемена, росший без электричества и водопровода, Адайфи ничего особенно не знал «американских ценностях», однако предполагал, что определенные принципы универсальны в цивилизованном мире: каждый человек считается невиновным до тех пор, пока доказательства его вины не будут признаны судом; если человеку скрывать нечего, то следует отвечать правдиво; что у людей, кем бы они ни были, есть гражданские права.
Он верил, что тюремщики однажды оценят его случай со здравым смыслом. Как вообще мог 18-летний юноша из Йемена быть лидером египетского филиала «Аль-Каиды», если был даже не способен говорить на египетском диалекте арабского языка?
Однако год от года его надежды гасли. Двадцатилетний ад в Гуантанамо продолжался для парня до 2016-го. Он написал мемуары, большая часть которых была подготовлена, когда он находился прикованным к полу цепями, под постоянным контролем видеокамер и охранников. Это душераздирающий рассказ о несправедливостях, причиненных задержанным.
«Первые годы у нас не было прав вообще, никаких. Запрещалось говорить, запрещалось стоять, запрещалось молиться, запрещалось даже смотреть на охранников – пленные должны были только выполнять приказы, безоговорочно». Мансур Адайфи описал систему ценностей, действующую в Гуантанамо так: «что плохо для пленных, это хорошо, а что хорошо – то плохо».
«Они пытались сломать нас, доказывая, что мы животные. Противодействуя им, мы доказывали свою человечность», – рассказывает Адайфи. «Даже несмотря на трудности и постоянные пытки, мы создали крепкую связь, братство друг с другом».
Адайфи относился к категории «возможно невиновных» заключенных. 86% задержанных в Гуантанамо появились после того, как США распространили в Пакистане и Афганистане листовки с огромными наградами за «подозрительных лиц». В результате многие «подозрительные» были переданы ЦРУ земледельцами-конкурентами. Лишь 8% заключенных Гуантанамо считались действительными боевиками «Аль-Каиды». Впрочем, тюремной администрации было все равно.
«Когда мы начали голодовку, они назвали ее попыткой джихада. Будто у нас была возможность поражения сверхдержавы путем голодовки», – с иронией вспоминает Адайфи. «Вообще без чувства юмора в Гуантанамо не выжить».
Он считался одним из самых опасных заключенных. Адвокатов к нему старались не пускать, а в записях следователей Адайфи помечен «худшим из худших». Заключенного № 441 опасались не из-за его террористического прошлого, а из-за того, что он провел годами пытался организовывать задержанных к борьбе за их права и привлечь внимание СМИ голодовками.
Мансур Адайфи всегда носит ярко-оранжевое полотно на шее как напоминание о комбинезоне Гуантанамо. «Пока я ношу эту ткань, я все еще там. Я никуда не делся и не собираюсь уходить, пока Гуантанамо Бей не закроют».
Когда Барак Обама был впервые избран в 2008-м, он пообещал завершить деятельность кубинской тюрьмы, назвав ее «пятном на правосудии… процессуальным учреждением, в котором не был вынесен ни один вердикт». Теперь эту тюрьму обещает закрыть Байден.
Но США особенно безразличны к жизни освобожденных задержанных, их последующей безопасности. Американские правительства не интересуют совершенные ими преступления.
Как живет бывший заключенный Гуантанамо в Сербии
После двадцатилетних злоключений жизнь Адайфи в определенном смысле была полна успехов. Он написал книгу, стал стипендиатом престижной Sundance, поучаствовал в многократно награжденном подкасте, является активистом за права человека по всей планете.
Но в Сербии, где он вынужден жить, его по-прежнему считают террористом. Ему трудно заводить друзей, поскольку люди опасаются общаться с ним. Местный таблоид назвав его террористом в опубликованном двухстраничном развороте. Следом знающие его сербы подверглись допросу, поскольку общались с Адайфи.
Он не может устроиться на работу. Не может уехать из Сербии, не может получить водительские права. У него нет медстраховки. Его отношения с любимой женщиной закончились после того, как ему запретили выезды для встречи с ней. Но в этом нет ничего необычного. На самом деле, у других бывших гуантанамовцев дела обстоят хуже.
Как обстоят дела у освобожденных из Гуантанамо
После выхода из Гуантанамо бывшим заключенным не предоставляется выбор страны, куда их отправят после освобождения. Многие отправили в страны, где их права продолжили нарушать.
Выходцы из Гуантанамо Бей погибали в странах, куда их выслали для проживания. С ними по-прежнему обращаются как с террористами: бесцеремонно допрашивают, жестоко обращаются и угрожают тюремным заключением.
«Можно подумать, что правительство США намеренно препятствует бывшим заключенным Гуантанамо вести достойную жизнь», – отмечает Антонио Айелло, работавший над книгой «Не забывайте нас здесь» в соавторстве с Адайфи. «Штаты должны понести ответственность за этих людей, за их жизни после всего, что сделали с ними».
Подтвержденных террористов освободили из Гуантанамо задолго до Адайфи. Получается, что его удерживали там за отказ подчиниться, а не за его вину. В какой-то момент тюремная администрация изобрела систему мотивации заключенных, пообещав сотрудничающим с следователями перевод в лагерь, где они могли играть в футбол, есть в общей столовой, читать книги и пользоваться телевизором. А нежелающих сотрудничать держали в одиночных камерах по нескольку месяцев.
Сожалеет ли Мансур Адайфи о своей неуступчивости? «Нет», – отвечает он, не задумываясь. «Я должен был стоять за то, кто я есть. ФБР дважды мне предлагали признать вину и покинуть Гуантанамо – в 2002 и 2015 годах. Я отказался, потому что не смог бы жить с этим признанием».
«Американская война с террором вызывала исламофобию. Уже много лет мне кажется, что преступлением является уже то, что ты мусульманин. Наша вера ассоциируется с терроризмом».
Международное право дает заключенным возможность реабилитироваться, однако Америка никаких усилий по реабилитации выживших в Гуантанамо не предпринимает.
«У всех нас есть шрамы на душе, причиненные жизнью в Гуантанамо Бей. У нас посттравматический стресс, психологические проблемы. Это не означает, что выходцы из Гуантанамо не могут выздороветь – для этого нужна здоровая среда, человечное сообщество, семейные отношения, друзья, супруга и безопасная жизнь. Альтернативы должны быть у каждого».
В завершении
В начале июля генпрокурор Гуантанамо Марк Мартинс, военный юрист и бригадный генерал, с 2010-го возглавлявший военную прокуратуру на кубинской базе, подал в отставку. Официальной причиной отставки – совершенно внезапной, учитывая предстоящий 11 сентября процесс над пятью организаторами теракта 11.09.2001 – заявлен уход на пенсию «в интересах дела».
Однако неофициально поводом подачи рапорта 61-летнего Мартинса, не так давно перезаключившего контракт до 2023 года, стал отказ судебной коллегии принимать доказывающие вину признания пятерых обвиняемых, полученные от них под пытками.
